Представление о Лондоне как о теле человека и особенно, и поразительно. Его можно связать с символическими видами Града Господня — магического тела, члены которого — люди, голова — Иисус Христос. Лондон облекали также в форму вольно раскинувшего руки юноши; хотя прототипом для фигуры послужило римское бронзовое изделие, она воплотила внутри себя энергию и ликование городка, безустанно распространяющегося вширь величавыми волнами прогресса и веры в себя. Вот где оно бьется — «Лондона жаркое сердце».
Переулки городка подобны капиллярам, парки его — легким. В дождик и туман городской озари блестящие камешки и булыжник старенькых улиц как будто кровоточат. Уильям Гарвей, ходя по улицам в бытность свою доктором поликлиники Сент-Бартоломью, увидел, что шланги пожарных насосов выбрасывают воду такими же толчками, как вскрытая артерия выбрасывает кровь. В говоре убей метафорические представления о частях тела англичанина циркулировали еще столетия вспять: gob (комок) в значении «рот» зафиксировано в 1550 году, paws (лапы) в значении «руки» — в 1590 году, mug (кружка) в значении «лицо» — в 1708 году, kisser (от kiss — целовать) в значении «рот» — посреди XVIII века.
Поликлиника XVII столетия, где работал Гарвей, находилась рядом со смитфилдской скотобойней, и это соседство рождает другой образ городка. Он ненасытен и плотояден, охоч до людей, жратвы, продуктов и питья; он потребляет и испражняется, движимый неутихающей алчностью и нескончаемым вожделением.
Для Дэниела Дефо Лондон был большим телом: «В нем все обращается, оно все изрыгает и под конец за все расплачивается». Вот почему этот город нередко изображали чудовищем — жирным и отечным гигантом, который гробит больше, чем порождает. Голова безмерно велика, лицо и руки уродливо деформированы и «лишены всякого приличного образа». Воистину это «опухоль», «исполинский нарост». Сотрясаемое лихорадкой, задыхающееся от пепла, тело это влечется от Величавой чумы к Величавому пожару.
Как ни принимай Лондон — пробудившимся от сна свежайшим юношей либо уродливым гигантом, — мы в любом случае должны созидать в нем организм, схожий людскому, со своими своими закономерностями жизни и роста.
А раз так — вот его биография.
Другие сделают возражение: схожая биография не может составить часть подлинной истории городка. Соглашаюсь и признаю этот недостаток; в оправдание для себя скажу, что подчинил стиль исследования нраву предмета. Лондон — лабиринт наполовину из камня, наполовину из плоти. Его нельзя представить для себя во всей полноте, его можно только пережить на опыте как одичавшую местность, состоящую из огромного количества переулков, проездов, дворов и магистралей, где способен заплутаться даже самый вкусивший вкус англичанин. Очередное любознательное свойство этого лабиринта заключается в том, что он безпрерывно изменяется и вырастает вширь.
Биография Лондона, не считая того, не может быть подчинена хронологии. Лондон предвосхитил построения сегодняшних теоретиков, предположивших, что линейное время — фикция, порожденная человечьим воображением. В городке сосуществует много разных форм времени, и с моей стороны было бы тупо насиловать их нрав ради того, чтоб сделать обычное повествование. Вот почему эта книжка по-донкихотски скачет во времени, вот почему она сама образует лабиринт. Если история английской бедности поставлена рядом с историей английского безумия, то связи, может быть, дадут больше еды для раздумий, чем хоть какое историческое исследование в принятой форме.
Главы истории напоминают мелкие ворота у Джона Беньяна среди «трясин отчаяния» и «долин унижения». Потому я иногда схожу с узенькой торенной тропы в поисках тех высот и глубин городского опыта, что не знают истории и, обычно, не поддаются оптимальному анализу. Я верю, что та толика осознания, какой я обладаю, сделает мой рассказ довольно убедительным. Я не Вергилий, приглашающий любознательных Данте в путешествие по верно очерченному, радиальному королевству. Я всего-навсего спотыкающийся англичанин и желаю провести других маршрутами, по которым прогуливался всю жизнь.
Читателям этой книжки придется плутать в пространстве и в воображении. По пути они могут утратить ориентировку, испытать минутки неуверенности; другие странноватые фантазии либо теории могут вызвать у их оторопь. На неких улицах около их будут канителить, моля о внимании к для себя, необыкновенные либо болезненно ранимые люди. Они столкнутся с аномалиями и противоречиями — ведь Лондон так велик и неуправляем, что заключает внутри себя чуть ли не все в мире; они столкнутся с сомнениями и неясностями. Но их ожидают и минутки откровения, когда город предстанет перед ними вместилищем загадок человеческого мира. Самое мудрейшее тогда — склониться перед необъятностью. Отправимся же, полные предчувствий, куда показывает милевой придорожный камень: В Лондон.
«Скачайте всю книжку в подходящем формате и читайте далее»